О художнике
А. Верстов. 2017
О моём учителе Андрее Владимировиче Николаеве
|
Вначале несколько слов о себе, ещё до встречи с Андреем Владимировичем. Рисовал я с детства. После школы пытался поступить на отделение монументальной живописи в Строгановке и на художника-постановщика во ВГИК. Не один год занимался в мастерских известных московских художников. Перед уходом в армию год проучился на художественно-графическом факультете Ленинградского педагогического института им. А.И. Герцена. Если говорить о поиске "смыслов", ещё до службы в армии и начала перестройки я пришёл к принятию православия: в Питере ходил в кружок, организованный учениками известного тогда священника и проповедника Александра Меня. В 1986 году после двух лет срочной армейской службы, в канун Пасхи возвратился домой в Москву. В начале чувство растерянности, куда пойти, где учиться – остро чувствовалась потребность в наставнике.  И сразу вскоре после Пасхи, мой знакомый в православных кругах Михаил Абрамович Каснер , предварительно показав мне открытки с иллюстрациями к роману "Война и Мир" художника Андрея Владимировича Николаева, привёл меня к нему на квартиру. Я понимал, что иду к серьёзному профессионалу, эстету. Каснер вскоре ушёл, а я застрял там до позднего вечера, и этот дом для меня стал, как родной почти на тридцать лет, вплоть до кончины художника. Для описания удивительного колорита этой квартиры идеально подходит цитата из одной из любимых книг Андрея Владимировича, Булгаковской "Белой гвардии": "... В квартире у них тепло и уютно, в особенности замечательны кремовые шторы на всех окнах, благодаря чему чувствуешь себя оторванным от внешнего мира... А он, этот внешний мир... согласитесь сами, грязен, кровав и бессмыслен." *1 Да, уже на пороге квартиры Андрея Владимировича возникало ощущение, что попадаешь в другой мир, не тот, что за окном. Это был особый микромир, всей своей обстановкой, уводящий в микрокосмос энциклопедической души её хозяина. Обычная “трёшка" в хрущёвке, в Коньково, однако, чувствовалось во всём что-то уютно-осмысленное, естественный и удобный порядок, вполне приспособленный для жизни и творчества, работы мысли. Завораживала ни с чем не сравнимая теплая атмосфера , как мне казалось, крошечного кусочка дореволюционной усадьбы, даже при том, что и мебель то была советская, не антикварная. А возникало такое состояние наверно и от живой, а не холодно-дизайнерской развески на стенах: старинные иконы, картины, портрет супруги в дациаровской раме, фотографии начала двадцатого века, на многих в оперных костюмах "дядя Серёжа"; в раме под стеклом военный китель хозяина с капитанскими погонами и заслуженными во время войны наградами, а рядом под другой рамой трофейные немецкие награды и знаки отличия. На письменном столе лампа с зелёным абажуром, в комнате даже был работающий граммофон с неимоверно большой трубой, бронзовые скульптурки: всадник времён войны 12-ого года, лошади, собачки и многое другое. А ещё волнистый попугайчик в клетке и неизменный скотч-терьер Мика. Цветы же кругом - это уже царство Анны Ивановны. Но возвращаюсь к первому дню знакомства с моим учителем. Рассматривая работы Андрея Владимировича, после показа моих ученических, помнится, что меня особенно поразила "Матиссовская" серия*2 иллюстраций к "Войне и Миру", а также гуашевые работы и эскизы к Евангелию*3. Но мне ещё только предстояло познакомиться поближе с великим мастером отечественной иллюстрации и его творчеством, с необычным богословом со своим собственным взглядом... Пишу же я, сейчас о А.В. Николаеве, больше как о своём преподавателе. При первой же встрече, я получил задание на лето найти в лесу и сделать зарисовку с берёзки и ели. А потом выполнить три работы с различным эмоционально-эстетическим настроем с этой зарисовки: на первой - как будто только что рядом прошла дружина князя Игоря из "Слова о полку Игореве", на второй - как будто недавно гуляли Онегин и Татьяна, на третьей - отдыхали современники, советские люди. И эти берёзка и ёлка на каждой из работ должны были нести такую эмоциональную нагрузку, чтобы было понятно, кто был рядом, и какой это век. Я бился всё лето, но потом намного позже Андрей Владимирович мне признался, что решил - я вообще "бесперспективный материал", настолько мало чего понимал, так как был закован, и "измордован" предыдущим обучением. Но, нет..! Я уцепился за Николаева, как за спасательный круг. Он стал моим учителем и в жизни и в творчестве, а вскоре и моим самым дорогим и близким другом, несмотря на сорок лет разницы в возрасте. Он для меня был, как второй отец. Почти каждую неделю я приносил к нему новые работы. Андрей Владимирович не переделывал меня под себя, как очень многие преподаватели-художники, не подавлял своим на самом деле значительным авторитетом. Он вёл меня постепенно, учил самостоятельно думать, анализировать, замечая даже небольшое ценное зерно в моих тогдашних "виршах", помогал увидеть "ляпы", неточности при сохранении главного, самого важного. Всегда поддерживал мои собственные, хотя тогда ещё совсем неполноценные в художественном плане идеи, помогал именно их развивать, учил, как создать гармоничную и одновременно эмоционально наполненную художественно цельную композицию в замкнутом пространстве листа, и никогда не навязывал своих решений. Какое-то удивительно тонкое уважительное отношение к ещё только формирующейся личности. Он говорил, что преподавать надо так, как должен работать врач, помня главное - "Не навреди!" Творческий талант, это как хрупкий сосуд, а его так просто разбить, заглушить, задавить, а значит попрать самое ценное личностно-оригинальное, данное Богом. Андрей Владимирович сразу понял, что во мне нет таланта иллюстратора, и увидел, что мне интересен портрет, хотя я сам этого тогда не понимал, посоветовал им заняться. Он поддержал моё желание работать не только в масле, но и пастелью. Удивительно, Николаев не имел педагогического опыта, но его консультации дали мне больше, чем занятия со всеми маститыми педагогами до него. Я всегда уходил от него окрыленный, нацеленный на новое, а не понурый как от некоторых других, больше самоутверждающихся на тебе, чем помогающих развиваться. Николаев, как художник и зритель, был человеком без комплексов, всё эстетически грамотное, с положительной направленностью могло восхитить его, вне зависимости от стиля исполнения. Никаких профессиональных "Табу"! До сих пор, я каждый раз невольно, когда пишу маслом или работаю пастелью, чувствую его присутствие, реакцию на работу, и мне это помогает творить. |
В памяти оживают ежедневные разговоры по телефону с Андреем Владимировичем, часовые, а то и больше, часто ближе к ночи, его открытия и откровения, его собственный поиск истины во Христе со вниманием и изучением того, что открывала современная наука, мистическое осмысление всего, происходившего тогда в "перестроечной" стране. А как он воспринимал и остро переживал, все жизненные проблемы, волновавшие близких ему людей, объясняя промыслительность событий, и помогая каждому найти свой правильный путь, уметь увидеть и нащупать свой единственно верный ответ на новый, поставленный жизнью вопрос. Андрей Владимирович всегда искал и думал - и в творческих работах, и экзегетических этюдах, и философских эссе. Он был открыт для всех, кто искал встречи с ним, для всех с кем мог поделиться и мыслями и опытом. Говоря об Андрее Владимировиче, нельзя не вспомнить о его жене Анне Ивановне. Они встретились, как в фильме, в шесть часов вечера после войны, в первый же день после демобилизации. И до самой кончины Анны Ивановны, произошедшей на четыре года раньше Андрея Владимировича, они были для окружающих олицетворением идеальной семейной пары. Уют, надёжный тыл, возможность для постоянной творческой работы, работы богословской мысли - всё это Анна Ивановна. Её мягкость дополняла его живую громкую речь, активность и резкость. А ещё дома неизменно был Мика - скотч-терьер, третий член семьи. Часто я засиживался у Николаевых, и когда приходило время гулять с собакой, Андрей Владимирович вскакивал, одевал сапоги, брал палку, и мы выходили. А какие круги мы наматывали, за его быстрым шагом сложно было успеть. Находясь у Андрея Владимировича, я погружался в ни на что не похожий мир творческого поиска и в тоже время атмосферу особого домашнего уюта. Как часто сейчас мне этого мира и не хватает. Закончить свои воспоминания, я хочу цитатой из статьи близкого друга Андрея Владимировича - Льва Александровича Аннинского: "Андрей Владимирович Николаев ушёл от нас 12 февраля 2013 года. Он оставался художником и работал до последнего часа. Пока были силы. Пока была бумага, как шутил он, избегая высокопарности. Пока жили в сознании образы, лица, сюжеты… А они не иссякали. Он оставался философом, погружённым в поиски истины, под которые неустанно подводил аргументы, он черпал из священных текстов и легенд Запада и Востока. Он верил тихо и непоколебимо. И ещё – очень важно! – он сохранял до глубокой старости облик воина. В нём оживал молодой кавалерист-разведчик времён Великой Отечественной войны. В его окладистой бороде прочитывалась верность русским полководцам толстовских и дотолстовских времён. Он сохранял связи с однополчанами, а их было всё меньше вокруг… Судьба назначила ему долгий век. Он прожил девяносто лет, ни на миг не теряя силы духа, твёрдости веры и чувства творческого предназначения, которое следовало исполнить. Он исполнил. Вечная ему память." __________ *1 Одна из самых любимых книг Андрея Владимировича - "Белая гвардия" М.А.Булгакова. Дом Турбиных - это ведь из его детства в послереволюционные годы - дом "дяди Серёжи", мужа старшей сестры его мамы- солиста Большого театра, известного тенора Сергея Петровича Юдина. Друг Коровина и Шаляпина, он был как второй отец для мальчика. В детстве и юности - лето на даче Юдиных на Николиной Горе. Не смотря на тридцатые годы, там царила особая творческая среда, ведь это была ещё дореволюционная, артистическая интеллигенция "из бывших". Да и отец художника, и дядя матери были офицерами царской армии. Может поэтому, как отголоски детской памяти, уже в зрелом возрасте "Дни Турбиных" – любимый спектакль Николаева. Где бы он не шёл – в московских театрах МХАТе, Современнике, конечно, Андрей Владимирович смотрел его, да и не один раз, а Басовский фильм, можно сказать, пересмотрен был до дыр. Видеомагнитофон был приобретен специально для того, чтобы этот фильм и фильм Бортко "Собачье сердце" были под рукой. Когда Андрея Владимировича спрашивали, почему он взялся иллюстрировать "Белую Гвардию", он говорил: "Турбины - родные. Мои близкие... "Белая Гвардия" близка мне своей личной трагедией её героев. Её герои - это в какой-то степени САМ - Я" *2 Только с возрастом Андрей Владимирович понял, что эта серия одно из главных его достижений, как художника- иллюстратора. Так сейчас считают и толстоведы. А тогда - во времена бульдозерной выставки, сотрудницу музея Толстого, Ольгу Евгеньевну Ершову, давшую высокую оценку этим работам, упекли на несколько месяцев в сумасшедший дом. Может поэтому в автобиографии 1982 года Николаев пишет об этой серии как о неудаче, а впоследствии у него самого главное сожалением было, что как раз эту серию он и не довёл немного до конца, и что главный итог его работы над "Войной и Миром" не был опубликован. В галерее представлены в большинстве работы как раз "Матиссовской" серии. Виртуозная графическая серия полностью, как и часть "Матиссовской" и множество вариантов до и после неё хранится в музее Л.Н.Толстого на Пречистенке, а открыточная серия на Бородинской панораме в Москве. *3 Евангельская серия писалась «в стол» в годы гонений и общественного равнодушия к церкви и вере. Она - результат возвращения А.В.Николаева в лоно церкви, начало его богословских и экзегетических изысканий, дружбы и общения со священником Орестом Романовским. Эта серия, я думаю, войдёт в истории русского искусства в один ряд с библейскими эскизами Александра Иванова, Михаила Нестерова и Николая Ге. |
Copyright © А.Верстов 2017